Старушка

По-настоящему удивительных людей встречаешь нечасто. Но в доме ветеранов за каждым человеком стоит сложная судьба, которая удивляет, поражает, шокирует… Казалось бы ко всему привык, но нет, новая история просто обрушивается на тебя, сметает жизненные взгляды, твое настроение, твои очень_важные_проблемы.

Плакать там себе позволить нельзя. Просто нельзя. Ты приходишь быть веселым и сильным, ты не можешь плакать. Но иногда в горле застревает ком.

Сижу перед трогательной чистенькой старушкой. Несмотря на свою слепоту, она очень аккуратно складывает небольшое полотенце на коленях. Затем укрывает пушок на голове, который бывает только у детей, платком.

Я зашла к ней случайно, всего лишь для фотографии, которую попросила сделать Юля для акции про слепых людей. И так и приросла к стулу, не смогла ни встать, ни пошевелиться, сидела и слушала о судьбе абсолютно чужого человека, который за час стал родным.

Это маленькая хрупкая бабушка с лучистыми, но незрячими глазами. Ей 94 года. Она здесь 16 лет… И она не жалуется. Вот, что поражает. Не впадает в декадентские настроения и не рассуждает о смерти, знаете, всегда очень неловко от таких разговоров со стариками, ты ерзаешь на стуле, не знаешь, что ответить, говоришь что-то вроде «Ой, ну бросьте» или «Да ладно, вы такая молодая». Нет, она не жаловалась, предвкушала вкусный обед и говорила о том, как любит конфеты, и.. сделала краткое замечание о том, как попала сюда. Это вроде как обязательный ритуал – оправдание для тех, кто живет в другом мире, мире молодых.

Знаете, у меня прошел мороз по коже, что-то буквально отнялось внутри, мне стало так страшно, когда она сказала, что однажды в ее дом пришли люди. «Пришли, чтобы меня убивать. Им квартира была нужна, у меня была своя квартира в рабочем поселке Кунцево. И бить стали меня везде, душить и еще в горло что-то засунули, какую-то тряпку…»

Пауза.

«И думали, что убили меня. А я очнулась. И позвонила соседке, она вызвала «скорую»… Сотрясение мозга у меня было и перелом шейки бедра. И была я в больнице 8 месяцев, а потом меня отвезли сюда».

Пауза.

«Молодые парни это… были».

В ее голосе я не слышу ни злости, ни печали, об этом она рассказывает как будто о чужой истории, когда-то прочитанной мимолетом на газетных страницах. Этот человек пережил войну, пережил людское предательство, умерли ее дети, умерли ее близкие, умерли ее друзья. Она не говорит о смерти, о ненависти, об отвратительной еде дома престарелых, она говорит:

«Ах, как я люблю театр! Как я любила театр! Я побывала во всех московских театрах. Как мне нравился Толстой, «Анна Каренина»… Спасибо вам, что зашли, знаете, я ведь уже два года ни с кем, кроме медсестры не разговаривала…»

*

Унылый человек сметает мокрые листья на пустом дворе пансионата. Мне так хочется что-то сказать. Останавливать прохожих и говорить что-то важное, очень важное. Но я не могу понять что. Все слишком заняты добычей, выживанием, собственными чувствами, жалостью к себе, гордостью за свои успехи, удовлетворением потребностей, убийством времени, выкладыванием своих фотографий, ненавистью, страстью. Мне хочется что-то сказать, голос теряется в гуле, шуме автомобильного мотора, обрывается. Осознание старости похоже на первое осознание смерти, когда тебе 6 лет и ты, объятый ужасом, не можешь заснуть от обретенной мысли, что ВСЕ когда-нибудь кончится, и думаешь – как живут другие люди, ЗНАЯ об этом…