Тулуз-Лотрек среди нас. Эстетизация вульгарности или отображение внутренней гармонии?

Блестящая пошлость или подноготная падших душ, вызывающая сопереживание? Анри Тулуз-Лотрек дал миру «красивую развязность», то есть воспроизвел своеобразную эстетизацию вульгарности. Неприличностей в современности – масса, но вот сделать из них тонкий психологический изыск, сдается мне, мы можем только с помощью Тулуз-Лотрека. И когда жизнь наполняется образами его полотен, весь уличный сор кажется не таким уж гадким и отвратным.

Французский постимпрессионист не скупился на самые смелые идеи. Писал черновой вариант богемного мира. На его портретах предстают во всей своей даже некоторой беззащитности танцовщицы кабаре Монмартра. Жанна Авриль – красотка с тяжелым детством: что оставалось делать девочке, которую бросил отец, и прятавшейся от побоев матери в сумасшедшем доме? Ей оставалось лишь танцевать в свете красных фонарей, надеясь на успех у шумной толпы. Попрыгунья Ла Гулю находилась в похожей ситуации: дочь прачки, она любила представлять себя дамой из высшего света и наряжаться в одеяния танцовщиц, которые оставляли для стирки. Впоследствии за ее дерзкими выходками скрывалась надежда вырваться в лучшую жизнь. Даже если для этого приходилось выплясывать подобие кадрили перед сотней глаз.

Жанна Авриль, афиша, 1893	Ла Гулю, входящая в Мулен Руж с двумя женщинами, 1892	Сидящая клоунесса Ша-У-Као, 1896

А Ша-У-Као – актриса поистине невообразимая. Ее вызывающее поведение было заявкой на независимость. Помимо своей танцевальной карьеры женщина не стеснялась прослыть клоунессой, не боялась открыто выражать свое мнение на тот или иной счет, невзирая на чье-либо осуждение.

У Тулуз-Лотрека мир полуподвальный, демонстрирующий посторонним свои чулки и энергично машущий ногами в канкане. Как писала одна из выступающих в «Мулен Руже»: «Музыка сжимается в моей груди, бросается в голову, как пары шампанского. При последней ноте ритурнели я в опьянении». Нашему столетию подошла бы размазанная тушь парижских кокоток.

Но нынешнему параду страстей не хватает самоуважения. В живописи постимпрессиониста определенное достоинство исходит прямиком от самого автора, недаром за Тулуз-Лотреком значится аристократичный древний род. Натурщицы его экстравагантны при всей своей чрезмерной откровенности. Посетив галерею Анри, мы словно присутствуем в момент, когда незнакомки наводят утренний марафет или надевают корсет – в такой манере постоянно проглядывает что-то, что обычно остается в тени, считается интимным. И тем самым позволяет лучше понять естество и поведение персонажей. В картинах «Сидящая танцовщица в розовом трико», «Туалет» чувствуется отголосок Дега. Тождественные позы и гамма.

Клоунесса Ша-У-Као в Мулен Руж, 1895	Сидящая танцовщица в розовом трико, 1890	Туалет, 1896

Я не выступаю за поэтизацию проституток. Хотя истории профурсеток, подведенных к этой черте беспощадной жизнью, часто обыгрываются в книгах. Сонечка Мармеладова из «Преступления и наказания», танцовщица Манон (Антуан де Сент-Экзюпери), в повести «Яма» Куприна, у Ги де Мопассана в конце концов. Но нет. Меня это раздражает, а вот у Анри что-то другое: его женщины принимают себя такими, какие они есть, и ничуть не комплексуют. Ежели намечается разлад с собственным внутренним миром – можно позаимствовать самоудовлетворенность лотрековских дам. И вмиг обретаешь равновесие.

Как хочется вернуть и манеру плакатов Анри! С его однотонными полями на бумаге и гротескным гибким рисунком. Обобщенные карикатуры: не отвлекаешься на подробности и поглощаешь одну цельную фразу, ту, что высказывает живописец. Афиши «Мэй Милтон» и «Японский диван» – почти хрестоматийные. А «Аристид Брюан в своем кабаре»… шансонье, запечатленного в двух цветах, теперь никогда ни с кем не спутать.

Афиша «Японский диван», 1892-1893	Мэй Милтон, плакат, 1895	Аристид Брюан в своем кабаре, 1893

В век, когда Климта отпечатывают на зонтиках и сумках, а Ротко висит в «Макдоналдсах», и для Тулуз-Лотрека нашлось бы место в подземных арт-кафе. До сих пор сомневаюсь, уместно ли наблюдать великих в повседневном обличье городской среды, может, их дом – только музей. Но, с другой стороны, так у полотен есть шанс не быть забытыми.

Мария Сопкалова